- Ты разочаровываешь меня, Паоло, - сказал мэр и в его тоне ясно слышалось предупреждение. – А ты ведь знаешь, чем это чревато. Вылетишь у меня из этой страны, как пробка, и не факт, что живым, ясно?          

Паоло ощутил, как челюсти сжались от бессилия что-либо противопоставить этому мерзавцу и это вызвало в нем отчаянное бешенство. Впрочем, сейчас, возможно, ему и не стоило ничего возражать. Ему следовало подумать. Это лучшее, что можно было в данный момент предпринять.         

- Я вас понял, - ответил он ровным голосом. – Послезавтра, в пять, как и было оговорено.        

- Вот и отлично, - сразу же подобрел мэр. – И не вздумай попортить девчонку, иначе...       

Он не договорил, но это мысленное многоточие было куда выразительнее слов. Паоло прекрасно понимал, чем ему грозит неповиновение. Это была обратная сторона медали за дружбу с сильными мира сего, которую не стоило нарушать ради какой-то девчонки – разменного товара в играх богатых извращенцев.

Да, не стоило. Но этого соображения было маловато для того, чтобы удержать его от того, что могло стоить ему всего.           

Задуманное четко сформировалось в его голове к концу дня. Но уверенности, что получится воплотить его в жизнь – он не испытывал. И потому, совершенно не зная, что ждёт его в дальнейшем, позвал Марину к себе накануне аукциона. Просто чувствовал, что должен сделать ещё кое-что прежде, чем вся его жизнь может полететь к чертовой матери.          

Но даже если так случится, он собирался сейчас выжать из ситуации все до капли. Он намерен был не просто перевернуть с ног на голову свою судьбу, но и себя самого. И если кто и мог помочь ему в этом – так это Марина. Та, что действовала на него так, как ни одна другая. Та, которую он упорно пытался запачкать, но с каждым разом, когда извращался над ней, все сильнее чувствовал, что скорее она способна его спасти, чем он – ее погубить. И даже почти поверил в возможность избавления для себя. Прежде всего - от застарелых кошмаров.         

Его мать была проституткой из Неаполя, из числа нелегальных иммигрантов, которым, чтобы прокормить себя, приходилось побираться. Проведя в попрошайничестве некоторое время, она в конце концов предпочла пойти другим путем – пока ещё была молода и достаточно привлекательна, Лайла решила себя продавать. Принимала клиентов она там же, где жила – в крохотной убогой квартирке, которую снимала на окраине города – бедном и жутком районе, но это было единственное, что та могла себе позволить. Там же появился в итоге на свет и он – результат плохого предохранения.         

Он не знал, зачем мать вообще его родила. Тысячу раз задавался этим вопросом и никогда не находил сил его задать. Но всегда подозревал, что Лайла просто пожалела денег на аборт. А может, у нее их просто не было. Ведь помимо трат на съем жилья и еду, немалое количество средств уходило на спиртное – так, вероятно, она глушила в себе все эмоции и ненависть к тому, чем занималась.          

Порой ему казалось, что она, возможно, даже родила его умышленно. Ровно для того, чем впоследствии заставила заниматься. Наверное, это была ее месть всему мужскому полу. И он в итоге пошел по той же дорожке, перенеся ненависть к ней на всех женщин.          

Ни разу за всю жизнь он не видел ее трезвой, а в довольно раннем возрасте вынужден был узнать, чем зарабатывает мать. А потом ему пришлось заниматься этим тоже.           

Впервые она продала его, когда ему исполнилось двенадцать. Он выглядел старше своих лет и вскоре узнал, что есть немало неудовлетворённых женщин, желавших приобрести себе сексуальную игрушку. Когда первая клиентка, которой было уже за сорок, пришла, чтобы купить его, он испытывал дикий страх. Он даже не понимал толком, чего от него хотят. И когда мать заперла его с этой женщиной в темном чулане, ощутил испуг и отвращение одновременно, в то мгновение, как взрослая тетя стала касаться его. А после того, как все кончилось, ощущал такой жгучий стыд и привкус мерзостности, что его вырвало. Прямо на эту женщину, делавшую с ним вещи, которые тогда казались ему чудовищными.       

Он чувствовал себя после этого настолько грязным, что с тех пор не смел переступать порог церкви, которую ранее посещал тайком от матери. Наивно верил, что если станет прилежно молиться, мама перестанет пить и приводить домой мужчин, которые ее мучали. Он считал так, потому что иногда после того, как они уходили, она плакала. Пьяная и жалкая настолько, что он клялся себе однажды заработать много-много денег, чтобы избавить ее от этого.        

А в итоге возненавидел. Когда через него прошло несколько женщин, насиловавших не столько его тело, сколько психику, он решил сбежать. Но мать его поймала и с тех пор держала в чулане, прикованного к трубам, словно узника, и бросала ему пищу, как дикой собаке, приговаривая при этом, что он неблагодарный ублюдок. И продолжала приводить к нему женщин...         

А потом женщинами дело не ограничилось. Когда ему было четырнадцать, она решила продать его мужчине. Ради этого даже вывела из подвала, предоставив клиенту ту же постель, на которой разводила ноги сама. Он подозревал, что она получила весьма кругленькую сумму за то, чтобы этот любитель мальчиков совершил над ним насилие. Именно тогда он и сломался окончательно. Именно тогда в нем погибло все живое.          

Он понял, что с ним намереваются делать, когда мужчина – человек уже в возрасте и весьма солидного вида – расстегнул штаны. Он помнил, как испуганно прижимался к стене, когда тот направился к нему. Помнил, как мужчина ласково говорил, что ему понравится… И ещё помнил боль – такую дикую, будто все тело разрывали на куски.        

Вот тогда он и ощутил, как внутри пробуждается сокрушительная ярость. Глаза застлало кровавой пеленой и он толком ничего не сознавал, когда брал с полки чугунный кувшин и, резко обернувшись, шарахнул им мужчину по голове. В нем тогда был лишь один инстинкт: защититься и прекратить эту пытку. И лишь когда насильник упал на пол, как подкошенный и Паоло увидел кровь, вытекающую из его головы, сумел осознать, что натворил. Охваченный ужасом, он выбежал в кухню, где обнаружил мать, валявшуюся без сознания на полу с бутылкой. Мысль, пришедшая ему тогда в голову, была чудовищной, но он никогда не испытывал сожаления о том, что сделал. А именно – вложил в ее свободную руку кувшин и, прихватив со стола деньги, полученные ею от этого мужчины, выбежал из дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться.

Негромкий стук в дверь рассеял чудовищные картины, проплывавшие перед глазами Паоло, как живые. Он снова ощущал себя тем напуганным четырнадцатилетним мальчишкой, и руки у него мелко подрагивали, когда он открывал дверь, чтобы впустить Марину в свою спальню.         

Она остановилась посередине комнаты и выжидающе на него посмотрела, а он мучительно боролся с собой, неуверенный в том, что следует делать то, что задумал. А потом просто подошёл к ней ближе и уловил ее аромат – тот, что так дурманил его всегда и это странным образом успокоило расшатанные нервы. Сейчас он был беззащитен перед ней, как тот мальчишка, которого продавала родная мать. Сейчас он нуждался в Марине, как ни в ком и никогда.         

Он порывисто прижал девушку к себе, пытаясь ее запахом очистить свое сознание. Пытаясь затеряться в ней, спасаясь от прошлого. Хотя и понимал, что она, возможно, представляет для него куда большую угрозу, чем все владевшие им кошмары.      

Но он так хотел. Он просто хотел, чтобы она затерла собой чужие следы. Чтобы освободила его. Потому что если этого не сможет она – значит это невозможно вообще.

- Ты прошла почти все круги, - сказал он ей, слыша как нервно сипит его голос. – Но есть ещё одна вещь, которой ты не знаешь. Ещё одна грань удовольствия. Того, которое ты можешь доставить мужчине.